Такого Табакова еще не было. Выбрав для своего юбилея чувствительную пьесу-сказку про любовь до гроба, он под руководством режиссера Богомолова вышел на сцену МХТ с чем мать родила, в смысле – без нажитого мастерства, с одним талантом. И за полтора часа, без фирменных «лукавинок» и «живинок», практически не вставая со стула, раскачал зал до продолжительной овации. Герой британской пьесы – ювелир, который в молодости по долгу службы провел ночь в обществе юной королевы, и та обещала прийти на его 90-летие. Влюбленный ювелир за 60 лет ожидания успел жениться, вырастить сына, разбогатеть, разориться и наконец подошел к заветному дню на последней стадии рака, наняв сиделку, чтобы помогла не умереть до прихода любимой. Не надо вздрагивать, автор (дама, к тому же актриса), следуя современной западной тенденции, ратует за выведение наружу загоняемых в подкорку тяжких проблем человека (здесь – рак). Посмотри, говорит она своей пьесой, ты не один и смерть легка, ведь королева любит тебя. Да нет, говорит Константин Богомолов, ты один, а нелегкая – на пороге. Поставлено не о частном случае рака – о конечности жизни. Терапевтический сантимент пьесы отброшен. Жилье ювелира лишено милого житейского хлама – один маленький женский портрет на стене. Холод стерильного пространства, пустота за окнами. Отрешенность космоса – и энергетически сильное присутствие актеров (ювелир, его жена, сиделка), лаконичных, почти неподвижных, лишь их тени по голым стенам. Сиделка (Дарья Мороз) бесстрастна, как ангел смерти. В памяти ювелира (на экране) всплывает все то же: тихий тет-а-тет в Букингемском дворце, трепетное танго, lipton в чашечках и ее удивительное лицо. Ювелир ждет. Входит королева Елизавета. Или это жена ювелира, уставшая от безответной любви к мужу, нарядилась ею ради умирающего? Игра Натальи Теняковой блистательна – это, по науке, перформативный «принцип мерцания»: мы видим то королеву, то жену, то актрису-партнершу. А может, ювелиру явилась его прожитая жизнь? Или смерть? Седовласый господин в хорошем костюме спокоен и не похож на умирающего. Кого видит он, нам не узнать. Его взгляд обращен в себя. Но и так ясно: даже от долгой жизни перед лицом смерти остаются одно-два мгновенья да чье-то лицо в рамочке на стене.
