?«Последние» в Театре п/р Табакова. Здесь каждый вроде бы играет о своем, но спектакль не теряет от этого цельности и стройности. Адольф Шапиро выстраивает внутренне подвижную режиссерскую конструкцию, в рамках которой актеры чувствуют себя свободно и непринужденно. Они не придавлены жесткой концепцией, но и не оставлены на произвол собственных амбиций.
?в «Последних» представлена не история социального слоя, а история семьи, что для Шапиро оказалось очень важно. В пьесе Горького все герои замкнуты и отчуждены друг от друга. Шапиро делает отношения между ними гораздо более теплыми и сердечными. Они не идеологические противники, а родные люди; и ссорятся между собой по-домашнему, и обижаются друг на друга как-то по-детски. Да и саму сцену художник Март Китаев постарался сделать домашней и обжитой. (?) В спектакле Шапиро действие ограничено пределами комнаты. Здесь и домашняя утварь, и парадный портрет отца, раньше, вероятно, украшавший одну из стен, а теперь как-то неуклюже приставленный к ней. Даже пространство за кулисами воспринимается в этом спектакле как продолжение дома. Жизнь, текущая за его стенами, назойливо вторгается сюда, повергая героев в смятение и заставляя каждого из них делать выбор: подчиниться жесткому закону этой жизни или оказаться ее жертвой.
Каждый решает эту проблему в одиночку. Резкий и грубый Александр (Андрей Смоляков) — с каким-то вызовом миру и самому себе: «?мне предстоит быть моды человеческие, брать взятки понемногу и - получить в живот пулю революционера». Прагматичная Надежда (Надежда Тимохина) — без тени рефлексии и сомнений — появляется в костюме, кричащее сочетание цветов которого невольно вызывает в памяти розовое платье и зеленый пояс Наташи из «Трех сестер»; по покрою платье напоминает офицерский мундир. В Надежде, при всей ее чувственности, есть нечто солдафонское. (Солдафонским духом вообще проникнута атмосфера пьесы).
В провинциальную глушь, где жили три сестры, являлись военные, и они оказывались самыми лучшими и интеллигентнейшими людьми в городе. Героини горьковской пьесы живут в окружении жандармов, полицейских приставов, которые практически не появляются на сцене, но речи персонажей насыщены рассказами о них. Неудивительно, что взбалмошной и восторженной Вере даже околоточный надзиратель Якорев (Дмитрий Бродецкий) может показаться на время бесстрашным рыцарем. Вера в исполнении Марианны Шульц — одна из лучших актерских работ спектакля. Шульц играет Веру не девушкой, а почти ребенком, страстно ищущим приключений, верящим в мужское благородство. В ней, как и в брате Петре (Сергей Безруков), живет обаяние юности и органическое неприятие жесткости, пошлости, обмана. Ей неизбежно предстоит стать жертвой этой жизни и потому, словно постигнув этот суровый закон, она принимает страдания стоически и мудро.
Жестокость, обывательский расчет царят не только за стенами дома. Они давно проникли в семью. «Вот он, трагический балаган», — кричит окончательно понявший это Петя, пускаясь в неистовый пляс и высоко вскидывая ноги. Неверное, с такой же неистовостью молодой Олег Табаков рубил когда-то шашкой мебель в розовской пьесе. Романтическое бунтарство, которое он воплотил на сцене, стало теперь уделом иных. Можно лишь гадать, был ли некогда Иван Коломийцев — Олег Табаков (отец семейства, помещик и дворянин, опустившийся до службы в полиции) — восторженным юношей, остро чувствующим несправедливость.
У Чехова вырождающееся дворянство представлено героями, трогательно-неприспособленными к жизни. Горький лишает «последних» романтического флера. Иван Коломийцев еще испытывает жалкие угрызения совести, когда-то давным-давно он, вероятно, даже знал, что такое достоинство и благородство. Но ему на смену идут новые хозяева жизни. И это он проторил им путь. Он впустил их в собственную семью. Шапиро поставил спектакль о цене предательства, совершенного некогда по отношению к собственной душе, и о цене дворянской чести. Коломийцев Табакова склонен к прекраснодушному словоблудию, но это, пожалуй, единственное, что осталось в нем от среды, с которой он генетически связан. (?)
В спектакле Шапиро нет сознательных чеховских реминисценций, но когда в финале Софья Ольги Яковлевой, играющей здесь с почти трагическим надрывом, произносит под звуки духового оркестра: «Великий Господи! Такая страшная жизнь и смерть в конце ее? за что?» — как не вспомнить последние строчки «Трех сестер»: «Зачем мы живет, зачем страдаем? Если бы знать, если бы знать?». Оркестр играет громче. Социальные проблемы, как и проклятые вопросы бытия, предстоит решать нам.
