Если бы нашумевшей премьере спектакля «На всякого мудреца довольно простоты» в Табакерке не предшествовала не менее шумная премьера «Милого друга» в Театре им. Моссовета, то вряд ли с такой наглядностью выявилось бы поразительное братство этих героев Островского и Мопассана. Даром что они были единственными детьми у своих родителей. А представлял ли Мопассан, что у его Жоржа Дюруа в России есть драматургический предтеча, да к тому же тезка — Егор Дмитрич Глумов, которого маменька в манерах того времени величает на французский лад Жоржем. Но в чисто русских традициях она (в исполнении Натальи Кочетовой) становится пособницей своего дитяти в его плутовстве, к примеру, льстивыми байками повышая в глазах дядюшки-барина (Михаил Хомяков) «рейтинг» низкопоклонства своего сына: «Уж никогда, бывало, не забудет у отца или у матери ручку поцеловать; у всех бабушек, у всех тетушек расцелует ручки. Даже, бывало, запрещаешь ему; подумают, что нарочно научили; так потихоньку, чтоб никто не видал, подойдет и поцелует».
Вот и режиссер Андрей Житинкин в «Милом друге», будто взяв на заметку сей пассаж у Островского, уготовил исполнителю своего Жоржа — Александру Домогарову — эффектный вираж с одновременным поцелуем рук сразу у нескольких облагодетельствовавших его дам, словно запустив героя в затягивающие кружение роковой воронки. С не меньшей сноровкой он облобызает и не сподобившуюся от него увильнуть ловкую ладошку патрона (Владимир Стеклов), которому в конце концов придется признать первенство Милого друга по части ловкости рук. А им он нашел более азартный, чем бильбоке (повальное увлечение его компаньонов), объект применения. Точнее — объекты будут меняться согласно преследуемой цели восходящего продвижения по заветной лестнице. И каждая нова «ступенька» будет покоряться, трепетно уступая отлаженному натиску этих милых, подчиняющих себе рук. Но как здесь вновь не подтасовать из Островского: «?если вы видите молодого красавца, бедно одетого, — это больно, этого не должно быть и не будет, никогда не будет! ?Мы этого не допустим, мы, женщины. Мы поднимем на ноги мужей, знакомых, все власти; мы его устроим?» Как же солидарны с этой сердобольной проповедью Мамаевой (Марина Зудина) мопассановские героини: Мадлен Форестье (Нелли Пшенная), Виржинии Вальтер (Маргарита Терехова), Клотильда де Марель (Вера Каншина). Ох и запоздал же умник-Карнеги со своей наукой «Как завоевать друзей и оказывать влияние на людей» — сразу видно: не нашенских он российско-французских земель, где задолго до него вовсю освоили «Как выходят в люди».
И впрямь, прекрасные пособия для желающих сделать карьеру предлагают оба спектакля. Однако разную цену назначают режиссеры своим героям за их пробивные способности. Финал мопассановского романа, запечатлевающий милого баловня судьбы в льнущей к нему перспективе дальнейших завоеваний, Житинкин домыслил логикой неминуемого возмездия. С неуязвимостью «избранный мира сего», совсем в духе цинично-неоспоримой самооценки Глумова («Я вам нужен, господа. Без такого человека, как я, вам нельзя жить»), Дюруа разразится в честь себя панегириком, который зависнет над ним эпитафией. Брошенный в него (а не ему) букет цветочницы, обездоленной по милости играющих в войны политиков, словно «букет» террористки, мгновенно подкосит этого почти состоявшегося «кандидата в депутаты». Сценический путь Жоржа Дюруа закончится конвульсиями в кровавом освещении под пронизывающий лейтмотив спектакля, которым избрана известная тема Майкла Наймана из гринуэевского фильма «Повар, вор, его жена и ее любовник». Позволю заметить, тема та, похоже, становится классически универсальной. На памяти еще одно более раннее впечатление — под нее умирал пушкинский Моцарт в спектакле Алексея Литвина (минский Малый театр). Что ж, дыханье смерти всех уравнивает.
Кстати, вовсе не ассоциативно, а вполне концептуально Моцарт возникает в спектакле Олега Табакова. Знаменитая Сороковая симфония будет сопровождать хитросплетения здешнего Мудреца — Сергея Безрукова и, подпадая под его коварное обаяние, искажать свое естество на потребу его очередного маневра — от томного танго до бравурного марша, возвращаясь все же в финале к своему оригиналу. И этим естественным звучанием будто и сама развязка истории окрашивается в естественное, чуть ли не в совершенное явление. А в совершенстве владения наукой побеждать герою Безрукова действительно не откажешь. И его Глумов явно скромничает, говоря: «Не все же мне быть милым молодым человеком, пора быть милым мужчиной», — ему впору бы себя окрестить «мелким бесом», да и этот «костюмчик» уже трещит по швам. К слову сказать, костюмы здесь удались на загляденье — художница Светлана Калинина сотворила стильную коллекцию в изысканных палево-кофейных тонах. Житинкин же, предоставив своих французов фантазии Андрея Шарова, обрядил их под стать оперенью экзотических птиц, а скорее — рыбок, заглатывающих крючок Милого друга, недаром же в спектале он вечно мокрый, точно только что из воды. А вода для Мопассана — вдохновительница: «Вода — это женщина. Женщина — это вода. Всю свою жизнь Ги будет сопоставлять воду с женщиной», — скажет о нем его биограф Лану Арман.
Но то - импрессионистский дурман с берегов Сены. В Замоскворечье же своя экзотика — гадалки, знахарки, вещуньи. И сию «конкурирующую» между собой нечисть ловко упорядочил на благо личных свершений бестия-Глумов. Ох и селен же он оказался в своих темных делишках. Однажды на спектакле незадолго до финала даже погас свет во всем театре — доигрывали при свечах. Это уже не моцартовская Сороковая, а «Прощальная» Гайдна. И «Милый бес» вполне законно воцарился в условиях власти тьмы, мистически охватившей сцену и преобразовавшей бытопись Островского в гоголевско-булгаковскую дьяволиаду. Что ж, «в искусстве, как и в жизни, ничего случайного не бывает», — писал наш театральный реформатор, чья героиня разделала под орех «На воде» Мопассана, а по поводу всей этой чертовщины с «Мудрецом» не преминула бы сострить: «Да, это эффект».
