Николай Павлович Ульянов

(1875, Елец — 5.5.1949, Москва)

Живописец, график, театральный художник. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1934).

В штате Художественного театра с 1906 по 1908 и с 1923 по 1925 г. Отец его — из крепостных крестьян. Мальчиком был отдан в учение иконописцу сначала в Ельце, а потом в Москве. Из мастерской на Первой Мещанской, где жизнь ученика протекала на манер жизни чеховского Ваньки Жукова, его вытащил земляк-живописец В. Н. Мешков, способствовавший поступлению Ульянова в Училище живописи, ваяния и зодчества. Ульянов провел там более десяти лет. В его творческой судьбе решающую роль сыграл пришедший в Училище В. А. Серов. После первых успехов Ульянов сблизился с художественной элитой круга “Золотого руна”, с С. Судейкиным, Н. Сапуновым, Н. Феофилактовым, М. Сарьяном, П. Кузнецовым. В 1905 г. Ульянов — один из энтузиастов Студии на Поварской. Ему принадлежат декорации к спектаклю “Шлюк и Яу” и эскизы к “Продавцу солнца” (репетиции которого, впрочем, и не начинались). Для 3‑й картины в пьесе Гауптмана, действие которой, по совету Станиславского, было соотнесено с “веком пудры”, Ульянов придумал преувеличенные кринолины и парики, напоминавшие фантастические облачные башни. Семь принцесс в этих кринолинах сидели в семи беседках-трельяжах, сквозь которые сверкало небо в облаках-барашках; сетка на кринолинах повторяла рисунок трельяжей. Семь принцесс вышивали золотую ленту, мягко провисавшую между беседками, объединяя всю картину.

С Мейерхольдом, о котором Ульянов сохранил самые яркие впечатления (ему принадлежит знаменитый портрет Мейерхольда в костюме Пьеро), он вновь встретился в работах для сцены лишь в 1928 г. (“Горе уму”, костюмы). Станиславский же сразу после ликвидации Студии на Поварской привлек художника к дальнейшему сотрудничеству. Ульянов, который был участником выставки исторического портрета в Таврическом дворце (1905), помогал К. С. Станиславскому в постановке “Горя от ума” (костюмы). В “Драме жизни” Гамсуна (1907) Ульянов получил важнейший для постановщика III акт — сцену ярмарки. Он воплотил режиссерский замысел, разместив на разновысоких уровнях палатки, — зажженные внутри огни превращали их в полупрозрачные экраны, на полотне колыхались тени людей, ветер усиливал эту игру, качая фонари. Ульянов вводил световые удары — возникали столбы северного сияния, придававшие еще большую призрачность происходящему на обезумевшей, охваченной мором ярмарке. Все дополнялось кружением дикой карусели (в живописи Ульянова будет повторяться этот мотив). Режиссер и художник сумели использовать высоту сценической коробки: возникала огромная холодная пустыня неба и под ним — суетливый театр теней. Станиславский предлагал Ульянову работу над “Жизнью Человека” и “Синей птицей”, но период бурного театрального энтузиазма художника закончился. Ульянов вернулся к живописи. Преподавал в Строгановском училище, затем во ВХУТЕМАСе. Для сцены он стал снова работать с начала 20-х гг. В 1921 г. делал для Музыкальной студии МХАТ эскизы к “Орфею в аду” Оффенбаха и черновые наброски к опере Ребикова “Дворянское гнездо” (не осуществлены). Работал также для Малого театра (оформление спектаклей Мольера, 1919) и для Показательного театра (“У Дидро”).

Станиславский искал нового сближения с Ульяновым, предложив ему участие в “Евгении Онегине” (Оперная студия) и затем уговорив взяться за “Дни Турбиных”. Художник не очень ценил эту свою работу из-за ее “живописной скупости”. Зато ее оценили и актеры, и публика. “Спектакль по своей внешней форме мог казаться подчеркнуто традиционным, кричаще традиционным, но — только казаться. Художник Н. П. Ульянов почувствовал строгую выразительность пьесы, и он словно отходил на второй план, становился как бы незаметен и неслышен. Но он до конца проникся атмосферой квартиры с кремовыми занавесками, с какой-то примирительно голубовато-серебристой окраской обоев, со строгими и точными линиями немного скошенной комнаты, со скудной и немногочисленной мебелью, — без увлечения бытовыми подробностями. В самом воздухе просто оформленной сцены ощущалась тревога. И ее-то, внутреннюю тревогу, передавал весь коллектив актеров — зараженных, мучимых, разбереженных ею” (П. А. Марков. Книга воспоминаний. М. , 1983, с.232-233).

Так же глубоко жила тревога в световом и пространственном решении сцены “Гимназия” — крутые парадные марши лестницы, подымающейся к портрету Александра I (смутно виден фон фигуры — боевой стан); высокие скругленные окна, в которых тьма.

Ульянов продолжил сотрудничество с необыкновенно дорогим для него режиссером, взявшись за “Мольера” (эскизы костюмов). Станиславский с восхищением принял его работу над “Кармен” в Оперном театре: “Впечатление очень большое, волнительное, хорошее и неожиданное. Это Испания! […] Я всему, всему верю. В “Кармен” верно все то, что сделает постановку и оперу народной, солдатской, крестьянской, контрабандистской. Это очень хорошо. Обнимаю Николая Павловича и поздравляю его с чудесной работой. Он теперь наша художественная радость в театре” (из письма к П. И. Румянцеву от 23.3.1934). В Музее им. Бахрушина хранится более ста эскизов декораций и костюмов к поставленной в Оперном театре им. Станиславского опере Бизе (1935).

Кроме множества рисунков, сделанных с натуры во время оперных репетиций К. С. Станиславского, Ульянов оставил картину-портрет “Станиславский за работой” (1947). Ею завершается его цикл портретов деятелей МХАТ (О. Л. Книппер в жизни и в роли из “Вишневого сада”,1904; портреты Л. М. Леонидова и М. М. Тарханова; между прочим, Тарханов послужил Ульянову моделью для Кутузова в картине “Лористон в ставке Кутузова”).

И. Соловьёва